Однажды в Париже - Дарья Плещеева

– Но мои служебные обязанности…

– Не беспокойтесь насчет своих служебных обязанностей, – небрежно отмахнулся отец Жозеф, – я все объясню его высокопреосвященству. Поймать сочинителя важнее, чем проверять, как обращаются конюхи с лошадьми ваших гвардейцев. А поскольку никаких поездок его высокопреосвященство в ближайшее время не планирует, значит, и конная охрана не нужна. С чего вы начнете?

– Строго допрошу хозяина кабачка… – уверенно начал Анри.

– …и он поклянется на Библии, что впервые в жизни увидел этого хриплого господина. Впрочем, может быть, он окажется добрым французом и сразу назовет имя. Но в это плохо верится. Слушайте меня, господин лейтенант… – Отец Жозеф задумался. – В том, что в «Шустром кролике» больше не будет никаких спевок, я не сомневаюсь. А сочинителя и хриплого господина отыскать надо. Возможно, это один и тот же человек. Или же хриплый господин – друг или слуга сочинителя. Итак… Где же его искать?

Де Голль растерялся: ответа на вопрос он не знал.

– Это может быть творчество господ, посещающих салоны, – подсказал капуцин. – Господ, которые после казни герцога Монморанси и маршала де Марильяка[5] боятся открыто противостоять его высокопреосвященству, а вот втихомолку распространять гаденькие стишки как раз способны. У нас в Париже имеются два таких опасных салона. Один держит госпожа маркиза де Рамбуйе. Вы наверняка о нем слыхали, это бывший отель Пизани, теперь его так и зовут – отель Рамбуйе, он поблизости от Лувра. Маркиза собирает там философов, аристократов и поэтов. Заметьте: поэтов! А второй, второй… хм… Что вы знаете о Нинон де Ланкло?

– Видел ее несколько раз. Редкая красавица! – честно сказал Анри.

– Красавица и умница, – добавил наставительно отец Жозеф. – Но любовников меняет чаще, чем чулки, и рада всякому, кто объявит себя вольнодумцем. Хотел бы я, чтобы сочинитель оказался гостем ее салона!.. Да, еще этот чудак Бийо…

– Бийо?! Но, святой отец, с чего бы ему сочинять пакости про его высокопреосвященство? – искренне удивился де Голль. – Он ничего не видел от господина кардинала, кроме добра!

– О, делать добро – это лучший способ нажить себе врага, – вздохнул капуцин. – А Бийо обиделся на весь Париж и сбежал. Где он теперь бродит – неведомо. Было бы хорошо, если бы вы, господин де Голль, заодно и его отыскали…

Эта «пропажа» была родом из Невера. Столяр, самостоятельно освоивший грамоту, поэт-самоучка, Бийо своими разухабистыми виршами в народном духе и застольными песнями сумел угодить неверскому дворянству, стал известен. У него появились знатные покровители, привезли самоучку в Париж, представили кардиналу Ришелье. Тот отнесся к поэту благосклонно, даже назначил ему пенсион. Вскоре Адана Бийо парижане прозвали «Вергилий с рубанком». Ничего обидного в прозвище не было: и насчет рубанка – чистая правда, и сходство с Вергилием кто-то ухитрился усмотреть. Но столяр надулся, на шутки знатных господ стал огрызаться.

Анри не знал, что Бийо, которого часто приглашали в Пале-Кардиналь, исчез. Но, если сбежал, вполне мог свою обиду на Париж выместить стихотворным образом. И наверняка найдутся господа, которые станут его подзуживать: «А напишите-ка, мэтр Адан, еще куплетик, а давайте вместе посмеемся над стареньким кардиналом, которому все еще неймется!..»

– Есть еще одна особа, которая по зловредности затмит и салон де Рамбуйе, и салон де Ланкло, и всех прихлебателей королевы-матери, – помолчав, сказал отец Жозеф. – Шевретта… Не понимаю, как только ее духовник дает ей после исповеди отпущение грехов?!..

– Да, святой отец, – согласился де Голль. – Наслышан про эту даму. Такая может заплатить любому поэту…

– И отнюдь не деньгами, сын мой! Как же наша молодежь до сих пор не поймет, что постель Шевретты – прямая дорога в тюрьму, в изгнание или на эшафот?..

В эту минуту в боскет неожиданно заглянул юноша лет четырнадцати в костюме пажа, увидел отца Жозефа и часто-часто заморгал.

– Простите, святой отец, – пробормотал, кланяясь.

– Вас прислали за мной, Франсуа?

– Нет, святой отец, – ответил паж кардинала. – Мы все ищем кота. Его высокопреосвященство приказал, чтобы без кота не возвращались.

– И кто же пропал? – осведомился капуцин.

– Портос, святой отец. Этого кота в прошлом году господин де Пейрешем привез в подарок его высокопреосвященству из Московии. Все время убегает…

– А! Помню: огромный пушистый зверь дымчатой масти… Нет, дитя мое, здесь кот не появлялся. Ищи его в других местах. Итак, господин лейтенант, вам осталось только получить деньги на расходы и расписаться в ведомости, – заключил отец Жозеф, поднимаясь и потирая поясницу.

– Святой отец, – собравшись с духом, сказал Анри, – не сердитесь, но… я вряд ли смогу выполнить столь деликатное поручение. Меня не примут в отеле Рамбуйе – я не герцог и не стихоплет. А в салоне мадемуазель де Ланкло я тоже, пожалуй, буду нежеланным гостем, ибо не гожусь в любовники этой девице.

– Отчего же? Этот грех я вам отпущу, – серьезно ответил капуцин.

Анри был не слишком высокого мнения о своей внешности. И отчасти прав: рядом с Эженом де Мортмаром, например, статным и кудрявым от природы, он проигрывал. Всякий раз, собираясь в гости, де Голль приказывал своему старому лакею Бернару разогревать щипцы для завивки. Он пробовал на ночь накручивать волосы на папильотки, как делали многие гвардейцы даже в его роте, но всякий раз ему снились кошмары. Анри страшно не высыпался и в конце концов оставил эту затею.

– Я не знаю, под каким предлогом заявиться и к той и к другой, – честно признался де Голль.

– Хм, предлог?.. Предлог я вам найду! Пока что исполняйте свои обязанности. Через пару дней получите от меня указания, – распорядился отец Жозеф. – И вот что, сходите-ка на представление в «Бургундский отель». Труппа его кичится покровительством его величества, а дураки-актеры вполне могут сочинять гадкие песенки… Им мерещится, будто его величество не в ладах с его высокопреосвященством. Так что они могут объявить свою личную войну кардиналу – с них станется…

– Как вам будет угодно, святой отец, – поклонился Анри и направился в кордегардию – пора было заступать на дежурство по Пале-Кардиналь.

Глава вторая, в которой похищают любимого кота его преосвященства

Жюльен Барре любил свое дело. Оно досталось ему по наследству от отца, а тому – от деда. Три поколения Барре упорно совершенствовали свое искусство, пожалуй, самое тонкое и изощренное из всех известных людям, – искусство создания запахов. Дед Жюльена, Этьен, был подмастерьем у самого Рене Флорентийца, державшего лавку на мосту Михаила Архангела и снабжавшего пол-Парижа духами и косметикой. А когда Флорентийца, в конце концов, уличили в отравлении младшего сына герцога Анжуйского и под вопли и улюлюканье толпы сожгли на Гревской площади как колдуна и черного мага, Этьен быстренько перебрался в квартал Святой Женевьевы, прихватив большую часть «душистого наследства» мэтра Рене. Уже через год лавка благовоний и духов мэтра Барре приобрела известность среди зажиточной части парижан. Несколько позже, при кардинале де Гизе, мэтр Этьен Барре был обласкан высочайшей милостью и стал получать заказы от королевского двора. Потом прибыльное дело унаследовал отец Жюльена – Поль Барре. Он тоже прослыл мастером своего дела и даже возглавлял одно время цех парижских парфюмеров.

И вот теперь мэтром Барре уже не первый десяток лет величали Жюльена.

Когда же сегодня утром, едва подручный мэтра открыл ставни и двери салона, на пороге возник заспанный посыльный Жан из Пале-Кардиналь, парфюмер сразу понял, что произошло нечто, требующее его безотлагательного присутствия и участия.

– Госпожа де Комбале просит мэтра Барре незамедлительно посетить ее дом по срочному делу, – зевая во весь рот, сообщил Жан.

– Что же приключилось у мадам на этот раз? – осторожно поинтересовался парфюмер.

– Один из котов его высокопреосвященства пробрался в гардеробную госпожи, ну и… – Жан широко ухмыльнулся и изобразил жестами, что именно сотворило мерзкое животное.

Мэтр Барре невольно крякнул, покрутил головой и приказал подмастерью собрать все необходимое в специальную дорожную сумку и следовать за ним.

Мадам де Комбале с камеристкой встретили парфюмера с таким выражением лиц, что мэтр Барре тут же осознал всю глубину трагедии несчастной женщины и выразил свое сочувствие глубоким поклоном и тяжелым вздохом. Потом взмахом руки приказал подмастерью раскрыть сумку. Парнишка споро извлек из нее деревянный лоток, поделенный на ячейки, в которых находились сосуды из темного стекла со стеклянными же притертыми пробками.